провела, вероятно, свое самое знаменитое сражение после победы Веллингтона над Наполеоном при Ватерлоо в 1815 году. Но в то время как битва при Ватерлоо стала, благодаря одержанной триумфальной победе, бессмертным символом британской воинской славы, Балаклавское сражение осталось в памяти как бесславно проигранное и унёсшее жизни множества доблестных и храбрых воинов[38].

Могло показаться, будто багровой крови воинов было испокон веков суждено орошать засушливые земли Крымского полуострова. Вот и великие империи Европы не раз схлестывались друг с другом в Крыму и в XIX, и в XX столетиях, – и всякий раз это были отчаянные баталии за то, чтобы склонить в свою пользу чашу весов истории. Хотя у России имелись необъятные земли и колоссальные природные и человеческие ресурсы, позволявшие претендовать на истинное величие, ей исторически недоставало того единственного ресурса, который сделал сравнительно скромную по площади Британию величайшей в мире империей, а именно – легкого и беспрепятственного круглогодичного доступа к морю. При всей обширности своей территории, Россия существовала в тисках между северными льдами и южными горами и пустынями, легко блокируемым узким выходом в Атлантику через Балтийское море на северо-западе и мощным японским военно-морским флотом на Дальнем Востоке, а единственным доступом к Средиземному морю и через него к Атлантическому океану – равно как и ключом к открытию возможности направлять свои силы за пределы сухопутных границ – для российских стратегов было и остаётся Чёрное море. Соответственно, защита Крыма и его практически не замерзающих морских портов являлась для России и СССР задачей первоочередной стратегической значимости на протяжении, как минимум, вот уже полутора столетий ко времени описываемых событий. И врагов, желающих лишить русских столь желанного доступа к морю, всё это время было хоть отбавляй.

Крымская война, памятная сегодня британцам скорее по усилиям Флоренс Найтингейл в роли сестры милосердия и организатора первых в истории военно-полевых госпиталей в современном понимании, и по явлению миру новых профессий – военного репортера и фотографа, – велась объединёнными силами Великобритании, Франции и Османской империи против России с осени 1853 по весну 1856 годов. Расширение и укрепление России побудили британцев и французов к попытке военного сдерживания восходящей империи, чтобы сохранить устоявшийся баланс сил на международной арене. Два с половиной года продолжались развязанные ими ожесточенные бои на западных рубежах Российской империи, но самая драматическая битва развернулась именно в Крыму.

Крымская война намертво срослась в культурной памяти англичан с катастрофическим разгромом бригады их легкой кавалерии в составе 670 бойцов утром 25 октября 1854 года, при попытке атаковать позиции российской батареи в верхней части долины. В громовом шуме и смятении боя командир кавалеристов ошибочно принял приказ британского главнокомандующего прикрыть отход османской артиллерийской батареи за приказ идти в лобовую атаку на российскую. Ослышка эта имела самые убийственные последствия. Выросшую вдруг перед ними в чистом поле вражескую конницу русские выкосили как спелую пшеницу серпом[39]. Потери бригады легкой кавалерии составили свыше 40 % от общей численности личного состава, а оставшиеся в живых были вынуждены отступить. Таким образом, решающий бой того сражения при Балаклаве продолжался от силы четверть часа. Хотя репутация их командиров в результате такого исхода и была бесповоротно испорчена, сами кавалеристы через месяц с небольшим стали в Британии настоящими национальными героями благодаря поэтическому дару лорда Альфреда Теннисона, воспевшего их в незабываемом стихотворении. С тех пор кавалеристы из его «Атаки легкой бригады» прочно вписались в пантеон героев военно-патриотической мифологии:

«По коням – и вперёд!»

Никто не устрашён?

Солдатам невдомёк,

Что кто-то оплошал:

Не им нести ответ,

Не им и обсуждать,

Почто им дан приказ;

Их дело – исполнять.

И скачут все шестьсот

Вперёд – в Долину смерти.

Подобно всем англичанам его поколения, получившим образование в знаменитой лондонской школе Харроу и Королевской военной академии в Сандхерсте, Уинстон Черчилль проходил «Атаку легкой бригады» Теннисона, как минимум, дважды – в детстве и юности{398}. Несомненно, образ этих героев империи и его вдохновлял на подвиги – смелые, а то и безрассудные вылазки на поля колониальных сражений на Кубе, в Индии, Судане и – самое знаменитое его приключение – в Южной Африке, где ему довелось побывать в плену у буров, со второй попытки бежать из лагеря и, счастливо ускользнув от массы желающих получить обещанное за его поимку вознаграждение, вырваться за пределы этой страны.

Вероятно, и его дочери, и её американским подругам при виде панорамы Балаклавы пришли на память эти строки классика. Хотя «Долина смерти» теперь не отличалась от других перепаханных войной крымских полей, она служила напоминанием о бесчисленном множестве человеческих жизней, бессмысленно пущенных в расход за века военных конфликтов. Теперь вокруг преобладали артефакты последней бойни: воронки от бомб; немецкие противотанковые орудия, ещё недавно стрелявшие, в отличие от старых добрых пушек, не ядрами, а бронебойными или противопехотными осколочными снарядами, а теперь сорванные с колесных лафетов и валяющиеся грудой металлолома; свежевырытая могила рядом с обломками самолёта… Попадались кое-где и скелеты павших в более ранних боях, вывороченные из крымской земли взрывами бомб и снарядов последней войны{399}.

Пока женщины взирали на эти немые свидетельства кровавых сражений, их шофёр сориентировался на местности, – и вскоре они вернулись на главную дорогу. Впереди лежал последний отрезок автопробега до Севастополя, а призраки Балаклавы остались позади.

На юго-западной оконечности Крымского полуострова эстуарий реки Чёрной образует глубоко вдающуюся в сушу естественную гавань – Севастопольскую бухту, на берегах которой и стоит со времен Екатерины Великой город-порт стратегического для российского Черноморского флота значения. Жемчужиной Севастополя некогда была крепость, спроектированная ещё основателем города и флота, выдающимся государственным и военным деятелем Григорием Потёмкиным[40]. Но когда Сара, Кэти и Анна вышли из машины в центре Севастополя, то не увидели практически ничего похожего на обычную кипучую жизнь портового города. Куда бы они ни кинули взгляд, повсюду были лишь развалины и кучи мусора.

Севастополю, как и Балаклаве, не суждено было выстоять в Крымской войне. В конце 1854 года ряды защитников осажденного Севастополя пополнил двадцатишестилетний офицер-артиллерист по имени Лев Толстой; то, что он там увидел, впоследствии узнали читатели «Севастопольских рассказов». Это был город, где «дома по обеим сторонам улицы необитаемы, вывесок нет, двери закрыты досками, окна выбиты, где отбит угол стены, где пробита крыша. Строения кажутся старыми, испытавшими всякое горе и нужду»{400}. За минувшие с той поры девяносто лет, казалось, ничего и не изменилось. С осени 1941 года до лета 1942 года осаждённый город-порт держал оборону против нацистов и их союзников, нанесших по Севастополю первый сокрушительный удар. А второй – ответный – удар нанесла по городу уже сама Красная армия, выбивая оттуда врагов в апреле – мае 1944 года.

Анну, Кэти и Сару встретил лично командующий ВМФ, уроженец Севастополя[41], и тут же предложил трём зарубежным гостьям обзорный тур по городу. Давать именитым особам сопровождающих высокого ранга было ещё одной стародавней местной традицией, унаследованной Советами от Российской империи. Путешествуя по России в 1839 году, французский маркиз Астольф де Кюстин высокомерно отметил в своих дневниках: «Вам хочется взглянуть на достопримечательности какого-нибудь дворца? К вам приставят камергера, который заставит вас отдать должное всему дворцу, сверху донизу, и присутствием своим вынудит разглядывать всякую вещь в подробностях – то есть на все смотреть его глазами и восхищаться всем без разбору. Вам хочется пройтись по военному лагерю <…>? Вас будет сопровождать